Процессы, происходившие в российском языке после революции 1917 года, не были новыми явлениями, так как всякий язык изменяется всегда и невидимо. Об этом в интервью «Ленте.ру» поведала претендент филологических наук, преподаватель кафедры зарубежных языков и лингводидактики Сибирского института управления — филиала РАНХиГС при Президенте РФ Татьяна Савина.
«Естественный процесс эволюции языка»
Как объяснила языковед, российский язык изменялся всегда, даже не испытывая массивного воздействия снаружи явлений вроде петровских реформ либо политической революции. Новые слова появлялись, прежние исчезали за ненадобностью, изменялось произношение, слова заимствовались из других языков, одни приживались навечно, другие появлялись в языке и здесь же исчезали.
Все это — естественный процесс, и российский язык тут не исключение
Татьяна Савинакандидат филологических наук
Савина напомнила, что на конструктивную смену наружных событий язык реагирует больше быстро и в больше широких масштабах, и это становится приметно почти сейчас. Потому, вопреки всераспространенному воззрению, первопричиной возникновения широкого массива сокращенных слов вроде «начупр» (шеф управления) либо «уком» (районный комитет) и новых заимствований (тирания, рабочий класс, экспроприация) были не революционные действия 1917 года, а конкретные процессы развития российского языка. Как выделила языковед, это было явление не революционное, не бунтарское, как, к примеру, отречение от «старорежимных» наименований, и не пролетарское, а даже очень буржуазное.
Источник — телеграфный стиль начала XX века с его ускоренным темпом жизни, распространением телеграфа и рвением к экономии средств, в том числе и языковых, что в особенности проявилось во время Первой мировой войны
Татьяна Савинакандидат филологических наук
По воззрению собеседницы «Ленты.ру», российский язык исторически был открыт для зарубежных заимствований из-за, сначала всего, географического расположения РФ, да и в силу ее политических и культурных связей. Громадный слой лексики прижился и «обрусел». «И это обычный естественный процесс эволюции языка», — отметила Савина.
Язык русского типа
На исходном шаге существования русской власти в российском языке столкнулись 2-ва процесса — естественное развитие языка, но и невообразимо ускоренное и масштабное, оказалось под массивным идейным давлением. В это время языковая уместность столкнулась с силовым внедрением. Из слов филолога, точно в данный период российский язык стал трансформироваться в язык русского типа.
Учащиеся и преподавательница у доски на упражнениях по математике и русскому языку в петроградском телефонно-телеграфном дивизионе. 1920 год, Петроград
Русская власть взяла на себя роль единственного интерпретатора: при помощи средств массовой инфы поначалу разъясняла, а позже внедряла и контролировала применение слова в идеологически ангажированном значении. Это уже был ненатуральный и больше того —направленный процесс, при котором навязанная снаружи оценочность, неотклонимая и единственно веская, маркировала лексику русского типа.
В качестве примеров навязанной снаружи лексической оценочности Савина привела раньше нейтральное слово «аристократ». После установления русской власти оно стало обозначать не легко сословие, а перевоплотился в символ принадлежности к агрессивному, буржуазному, контрреволюционному классу. При всем этом отрицательные коннотации в отношении дворянского происхождения, к примеру, Пушкина либо декабристов нейтрализовались за счет дополнительного смысла при помощи определения «революционный» и «демократичный».
Так декабристы перевоплотился в «революционных дворян», что вообще-то соединяет несочетаемое и именуется оксюмороном
Татьяна Савинакандидат филологических наук
Как отметила партнёрша «Ленты.ру», с течением времени эта официальная оценочность каких-то лексем могла преобразовываться в ту либо иную сторону. К примеру, в 1930 году «Русская энциклопедия» определяла слово «космополитизм» как «признание своим отечеством всего мира». Это было не плохое слово — интернациональное, полностью в рамках идейного заказа на мировую революцию, но уже на самом излете этой идеи.
Кофе на пути к среднему родуФилолог Владимир Пахомов об конфигурациях в российском языке и почему не нужно этого страшится«Уродливый скандал на пустом месте»Для чего русская власть меняла правила российского языка и к чему это привело?
Но уже в 1954 году «космополитизм» определялся как «обскурантистская проповедь отказа от патриотических традиций, государственной независимости и государственной культуры». И, напротив, слова «офицер», «генерал» и «министр» прямо до 1940-х годов имели самые отрицательные ассоциации с «бывшими» (заместо их в язык кратковременно вошли словосочетания «краском», «начдив», «комдив» и «министр»). Но потом русское общество достаточно мгновенно смирилось с реабилитацией таких слов, как «генерал» и «министр», так как этого добивалась все та же принудительная оценочность.
«Языковое сопротивление»
Так в русское время снутри российского языка появился особенный разновидность российского языка, подчинявшийся политически ангажированной системе значений. Под направленным идейным давлением значение слова кардинально сужалось и утрачивало многозначность. Савина напомнила, что прямо до сегодняшнего времени сначала идеологически нейтральные слова «пионер» (пионер), «буржуазия» (средний слой городского населения), «гегемония» (господство) несут за собой устойчивые большевистские толкования: «пионер — молодой ленинец», «интриги буржуазии» и «гегемония пролетариата».
Специалист подчеркивает, что российский язык русского периода не следует отождествлять с новоязом из романа Джорджа Оруэлла «1984». Их роднит строгая нормирование словоупотребления в области идеологии. Но на этом подобие почти исчерпывается.
В романе Оруэлла не столько слово, сколько идея равняется к злодеянию, другими словами «новояз» — это язык, находящийся под полным идейным давлением. Оруэлловский гипотетический конструкт находится в противоречии с русской языковой практикой. Потому, по воззрению филолога, российский язык русского периода абсолютно не укладывается в рамки «новояза» — искусственной языковой системы политической пропаганды, сначала за счет активного «языкового сопротивления».
В критериях русской реальности показ лояльности проявлялась в главном в общественной речи партсобраний и митингов либо письменной речи официальных документов, но на бытовом уровне и в ежедневной речи можно было вести наблюдение оборотный процесс — профанацию официальной формулы, невозможную в рамках оруэлловского «новояза». Этому содействовала открытая еще Салтыковым-Щедриным возможность языковой игры с официозом, которая с течением времени легла в базу особого вида сатиры и в российской литературе — от Михаил Зощенко, Ильфа и Петрова до писателей-сатириков 1990-2000 годов Жванецкого и Губермана, вдобавок всего комплекса русских (точнее, антисоветских) анекдотов.